Романы, повести, рассказы, стихи

<<< вернуться назад -- читать дальше >>>

Таечка открыла глаза и смотрела как-то в никуда. Потом посмотрела на меня и спросила тихо-тихо:

— Кто я?

Я ей говорю:

— Таисия Ароновна Готлиб.

— Повторите!

Я повторила. Она уставилась в потолок и очень долго молчала, потом спросила:
— Кто вы?

Я назвала себя. Она снова уставилась в потолок, словно усваивала новую информацию.

— Где я? — был следующий вопрос.

— В больнице, — ответила я.

— Что со мной?

Я растерялась, не знала, что ответить. Она к этому времени устала и повернула голову лицом к стене. Господи, я глазам своим не поверила! Волосы, которые совсем недавно были белыми, как лунь, стали каштановыми. Я решила внимательней к ней присмотреться, но не решилась потревожить ее, стала ждать. Вошла сестричка со шприцем. Я ей поведала новость, что больная очнулась, заговорила. Она очень удивилась, подошла поближе и остолбенела, увидев темные волосы. Посмотрела на меня с немым вопросом. Я только пожала плечами. Сестричка притронулась к больной, но та крепко спала. Она не стала делать ей укол, так и ушла с полным шприцем. Зашел дежурный врач и спросил, правда ли, что больная приходила в себя. Я подтвердила. Он тоже заметил темные волосы и только покачал головой. Минут через пять прибежал Остап, ему, видать, позвонили, увидел ее темные волосы и такими страшными глазами на меня глянул.

— Пелагея Дмитриевна, вы кому-нибудь говорили, что я ей делал укол?
— Помилуй Бог! Нет!

— Поклянитесь, что никому не скажете.

— Клянусь! — ответила я.

Он облегченно вздохнул.

— Что она говорила?

Я ему все рассказала.

Утром она проснулась посвежевшая, отдохнувшая, но все еще очень слабая. Остап сидел возле нее.

— Кто ты? — спросила она тихо.

Он так покраснел, что уши малиновыми стали.

— Мама! Это я! Остап! Твой сын!

— Остап, — прошептала она, — мой сын, — и долго лежала с закрытыми глазами. Потом открыла их и стала внимательно всматриваться в осунувшееся и сильно постаревшее лицо сына.

— Сколько мне лет? — наконец спросила она.

Остап поперхнулся, глянул на меня, призывая на помощь. Я кинулась к Таисии.
— Давайте я вам подушечку поправлю, лягте удобнее. Вот так. Кушать хотите? Сейчас принесем. Что будете?

— Чай, только горячий, — все еще тихо проговорила она.

— Остап! Живо! Мать чаю хочет!

Остап выскочил из палаты. Тут забегались сестрички. Кто чайник с кипятком несет, кто заварку, кто сахар. Перед ее кроватью возник столик на колесах со свежей булочкой, печеньем, вареньем, лимоном. Я со своими габаритами не очень подвижная, поэтому только наблюдала за всем происходящим. Таисия попросила, чтобы ей в чашку положили четыре ложечки сахара и налили больше заварки. Подняться она еще не могла, и сестричка поила ее из ложечки. В благодарность, она всем улыбнулась и тут же заснула. Все на цыпочках стали покидать палату.

Остап сел рядом на стул и с мольбой стал смотреть на меня.

— Пелагея Дмитриевна, что делать? Я ей ввел препарат, над которым сейчас работаю и, видно, слишком большую дозу. Этот препарат омолаживает организм. Она не только выздоравливает, она молодеет. А я ведь уже старик, как я могу быть ее сыном? Что делать? Что делать? — Он в отчаянии обхватил голову руками.

— Не ломай голову! Иди и себе вколи этой гадости, только не лошадиную дозу, будешь молодеть вместе с ней.

— Вы считаете? Я пошел.

Минут через десять он вернулся.

— А что дальше делать? — Он был просто растерян.

— Хорошенько позавтракать и прогуляться на свежем воздухе.
Я вышла и попросила у сестричек еды и чаю на двоих. Снова вкатили в палату столик. На нем стояли тарелка с котлетами, оладьи со сметаной, кувшин молока и хлеб. Мы с ним с удовольствием позавтракали.

— Иди домой! — посоветовала я.— Работа подождет. Ты весь измотан. Попробуй расслабиться, может, уснешь. Я приду к тебе к обеду, принесу чего-нибудь горячего.

Я пришла к нему в обед с куриным бульоном, он спал. Спал он вечером и всю ночь. Я позвонила в институт врачу, он посоветовал не тревожить Остапа, пусть выспится. Теперь я сидела с ним. Я уж, грешным делом, думала, что он проспит долго, ведь он ввел себе этой гадости. Так он проспал двое суток, но зато проснулся действительно отдохнувшим и посвежевшим. Я накормила его хорошенько, и мы пошли к Таисии. Мы пришли в отделение, там царило оживление. В палате Таисии кто-то пел.

— Кто там? — спросил у сестрички Остап.

— Ваша мамочка, — с кокетливой улыбкой ответила она.

Остап в недоумении пожал плечами.

— Она никогда так не пела, — сказал он растерянно. — У нее совершенно отсутствовал слух.

А из палаты разносилось колоратурное сопрано, звучала какая-то ария. Мы вошли туда. Таисия сидела на кровати, обложенная подушками, аккуратно причесанная, в пестреньком халатике и пела с таким упоением, с таким наслаждением. Теперь я могла рассмотреть ее внимательней. Куда девались ее глубокие морщины? Перед нами сидела не немощная старуха, какой ее сюда привезли, а женщина в годах лет пятидесяти, ну от силы шестидесяти. Она прервала пение.

— Кто вы?

— Мама! Это я! Остап.

— Ах! Ты мне об этом уже говорил. Расскажи обо мне подробней.
И Остап стал ей рассказывать о ее жизни, о ее сыновьях, о доме, где они жили, о каких-то мелких подробностях из семейной жизни, о друзьях, о муже, наконец.

— Ничего не помню, — сказала она и запела.

Остап схватился за голову и выбежал.

Я выскочила за ним. Он оперся рукой о косяк двери, прислонил к ней голову и заплакал как ребенок. Я увела его домой.

— Остап! Нам надо поговорить, — сказала я.

— Да, Пашенька! — он впервые назвал меня так.

— Я, конечно, женщина необразованная и могу наговорить чепухи, но я тебе скажу вот что: ты опоздал ей ввести эту гадость минут на тридцать. Процесс ее умирания был уже необратим, когда ты ее уколол. Она умерла, то есть твоя мать умерла. Ее душа успела покинуть тело еще до того, как начало действовать твое средство. Ее душа так намаялась в этой плоти, что не пожелала в нее вернуться, чтобы жить дальше. Душа, покинувшая тело, почувствовала такую необыкновенную легкость, а может и счастье, что избавилась от страданий, выпавших на ее долю. Но, видать, в этот миг где-то на Земле произошла страшная трагедия, и душа молодой талантливой плоти была насильно выброшена из нее. Может быть, тело было настолько изуродовано, что возвращаться было некуда. И эта несчастная душа, жаждущая жизни, мечется по Земле в поисках подходящей плоти. И тут ей попадается бездыханная, но все еще теплая плоть, в которой начала работу эта гадость, что ты ей всуропил. Что ты думаешь по этому поводу?

— У меня тоже возникла такая мысль, но я гнал ее, не хотел поверить в это. Милая моя мама! Прости! Я дурак! Я глупец! Что я наделал? — он рыдал, не скрывая слез.

Я не утешала его. Это хорошо, что плачет, легче перенесет трагедию.
— Что мне делать, Пашенька? Как я людям в глаза смотреть буду? Я преступник, я подлец, я идиот, — бичевал он себя.

Я тем временем достала из холодильника бутылку коньяка, закуску, какая была. Поджарила яичницу. Кто-то позвонил в дверь.

— Не надо! Никого не надо! Я никого не хочу видеть! — кричал Остап.
Я пошла к двери. А там Юра наш. Я впустила его. Он с удивлением уставился на рыдающего Остапа.

— Что это с ним? Мать же на поправку пошла.

— Садись, Юра, за стол. Остап, прекрати. Сядь за стол, — приказала я.
Он послушно сел, пряча глаза от Юры.

Я налила в бокалы коньяка.

— Вот что, мальчики, помянем Таисию Ароновну. Пусть душе ее в раю будет уютно и вольготно. Сегодня девять дней, как душа ее покинула всех нас.
— Ты что, спятила? Живого человека поминаешь? — закричал на меня Юра.
Остап осушил бокал, не говоря ни слова, и стал закусывать.
— Объясни ему. Я не могу, — пробубнил он.
Я все рассказала Юре. Он молча выпил коньяк, закусил лимончиком.
— Я не осуждаю тебя, Остап, — после долгого раздумья тихо проговорил Юра. — Я понимаю, в каком душевном порыве ты это сделал. Но ты, действительно, опоздал с введением этого препарата. Время вспять не повернешь. Давайте думать, что нам делать дальше. О том, что произошло, никому ни слова. Но у нас есть живой человек, надо думать, что с ней делать. Убить ее мы не можем. Давайте решать что-то.

— А что решать. Если не душой, то телом она моя мать. Я сам сотворил это горе, сам буду расхлебывать его. Как только можно будет, я заберу ее из клиники и приведу домой. Жизнь продолжается, господа присяжные заседатели. Не будем пока делать из этого трагедии.

— Вот так, Олесь, у нас появилась Таисия Ароновна, молодеющая с каждым годом. Остап тоже помолодел, но он ввел себе очень мало своего препарата, и даже Юра этого не знал. Вскоре Юра погиб, и мы вдвоем храним эту тайну. Теперь о ней знаешь ты. Надеюсь, что ты тоже будешь хранить ее.
— Не волнуйтесь, тетя Паша. Я буду нем, как рыба.
— Какая?

— Что какая?

— Рыба. Это я так. Под впечатлением нашей рыбалки.
— Тетя Паша! У меня несколько вопросов.

— Давай, отвечу, если смогу.

— Мы сегодня видели Таисию Ароновну с мольбертом. Она что, рисует?
— Да еще как! У нас за пять лет скопилось ее работ: картин, рисунков, этюдов, акварельных набросков на целый музей. Ты не обращал внимания на картины в институте, библиотеке, в клубе?

— Так я нигде еще не был. И в институте, кроме кабинета директора, не видел ничего.

— Ты был не в курсе. Теперь ты знаешь. Все картины, которые где-либо висят — это ее. Она у нас большая общественница, участвует в художественной самодеятельности, ведет литературный кружок. Да, я тебе не сказала, что она пишет рассказы и даже романы. Уже две книжки изданы у нас. Я сама читала их. Интересные.

— Тетя Паша, а не пытался ли Остап Соломонович установить имя той, чья душа вселилась в плоть его матери?

— Я намекала ему об этом. Он только махнул рукой, — тетя Паша широко зевнула. — Пошли спать, Олесь. А то рыбалку проспим.

— Уж теперь обязательно проспим.

Довольные друг другом они весело рассмеялись.

В десять часов утра в воскресенье тетя Паша разбудила Олеся.

— Пошли завтракать, а то нас ждут. Там, наверно, все готово.

— Ну, и спать же вы любители, Олесь Семенович, — заметил Иосиф Адамович.
— Да это мы с ним просумерничали до рассвета, — заступилась за Олеся тетя Паша.

— Защищай, защищай, — не унимался Штейн.

<<< вернуться назад -- читать дальше >>>